Пьер Буль. Планета обезьян - ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Ночь я провел беспокойно, проснулся рано, но долго ворочался в постели и протирал глаза, пока не пришел в себя. Вот уже месяц я вел цивилизованный образ жизни, однако никак не мог к нему привыкнуть и каждое утро просыпался в тревоге, потому что не слышал шороха соломы и не ощущал рядом с собой теплого тела Новы.
Но вот я пробудился окончательно. Я занимал в институте одно из лучших помещений — обезьяны продемонстрировали свою щедрость. У меня были комната с отдельной ванной, одежда, книги, телевизор. Я мог читать все газеты, я был свободен, я мог выходить, прогуливаться по улицам, посещать любые зрелища и представления. Мое появление в общественных местах всегда вызывало любопытство публики, однако ажиотаж первых дней начал уже утихать. Теперь научным руководителем института был Корнелий. Зайуса уволили, впрочем, предоставив ему другой важный пост и наградив в утешение еще одним орденом, а на его место назначили жениха Зиры. В результате произошло омоложение научных кадров и значительное увеличение числа ученых-шимпанзе, что сразу повысило активность во всех секторах. Зира стала ученым секретарем нового руководителя.
Что касается меня, то теперь я участвовал в работах Корнелия уже не как подопытный кролик, а как равноправный сотрудник. Надо сказать, что Корнелий добился этого с немалым трудом, сломив сопротивление Большого Совета. По-видимому, власти до сих пор никак не могли признать мою истинную сущность и происхождение.
Я быстро оделся, вышел из своей комнаты и направился к зданию института, где некогда сам был пленником, к сектору Зиры, которым она все еще продолжала руководить, несмотря на свои новые обязанности. С согласия Корнелия я вел там систематические наблюдения над людьми.
И вот я в зале с клетками, спокойно иду по проходу между ними как один из хозяев этой планеты. Надо ли говорить, что я захожу сюда часто, гораздо чаще, чем это необходимо для моей исследовательской работы? Порой обезьянье общество начинает меня утомлять, и здесь я нахожу своего рода убежище.
Все пленники теперь меня прекрасно знают и слушаются беспрекословно. Делают ли они различие между мною, Зирой и сторожами-гориллами, которые приносят им еду? Сомневаюсь, но хотелось бы в это верить. Вот уже месяц я работаю с ними, однако мне все еще не удается научить их чему-нибудь более сложному, чем обычные трюки, доступные любому хорошо выдрессированному животному. И тем не менее я инстинктивно ощущаю, что они способны на гораздо большее.
Я пытаюсь научить их говорить. Это для меня вопрос чести. Разумеется, пока ничего не выходит, то есть почти ничего: некоторым пленникам удается повторить за мной три-четыре односложных звука, но ведь это могут и наши шимпанзе! Разумеется, это немного, однако я не отступаюсь. Мне придает мужество настойчивость, с какой пленники стараются теперь поймать мой взгляд; глаза их за последнее время как-то изменились, и мне кажется, я улавливаю в них любопытство, отличное от звериного тупого недоумения.
Я медленно обхожу все помещение, останавливаясь перед каждой клеткой. Я разговариваю с пленниками, говорю с ними ласково, терпеливо. Теперь они привыкли к речи, к этим столь необычным в устах людей звукам. Похоже, они меня слушают. Я говорю по нескольку минут, затем отказываюсь от фраз и произношу отдельные короткие слова, повторяю их неоднократно, надеясь услышать ответ. Вот пленник с трудом произносит один слог, но больше от него ничего добиться не удается. Он быстро устает, отказывается от сверхчеловеческой задачи и падает на солому, словно после целого дня изнурительной работы. Я вздыхаю и перехожу к следующему. Наконец я добираюсь до клетки, где прозябает Нова, одинокая и печальная. Во всяком случае, мне, человеку Земли, кажется, что она должна быть печальна, и я стараюсь отыскать это чувство на ее прекрасном и невыразительном лице.
Я часто думаю о Нове. Мне трудно забыть проведенные с нею часы. Но я ни разу больше не входил в ее клетку: меня удерживает чувство человеческого достоинства. Ведь она не более чем животное! Теперь я вращаюсь в высших научных кругах, и подобное панибратство просто немыслимо. Я краснею при одной мысли о нашей недавней близости. С тех пор как я перешел в другой лагерь, я веду себя с Новой точно так же, как с ее сородичами, не позволяя себе проявить к ней никаких дружеских чувств.
Тем не менее я вынужден признать, что она представляет собой первоклассный подопытный экземпляр, и втайне радуюсь этому. Нова делает большие успехи, опережая остальных пленников. При моем приближении она подходит к решетке, и лицо ее искажается гримасой, которую с натяжкой можно принять за улыбку. Прежде чем я успеваю заговорить, она сама произносит с полдесятка выученных ею слогов. И явно старается произнести их получше. Значит ли это, что она способнее других от природы? Или длительный контакт со мной развил ее способности и сделал восприимчивее к моим урокам? Последнее предположение мне нравится больше: оно льстит моему тщеславию.
Я произношу ее имя, потом свое, указывая пальцем то на нее, то на себя. Она повторяет мой жест. Но вдруг я вижу, как лицо ее искажается злобным оскалом, и в то же мгновение слышу у себя за спиной тихий смех.
Это Зира решила беззлобно подшутить под моими усилиями, а ее присутствие всегда приводит Нову в ярость. Вместе с Зирой пришел Корнелий. Его весьма занимают мои опыты, и он частенько навещает меня, чтобы осведомиться о результатах. Однако сегодня он явился с другой целью. Вид у него чрезвычайно взволнованный.
— Улисс, вам не хотелось бы совершить со мной небольшое путешествие?
— Путешествие?
— Это довольно далеко, почти на другой стороне планеты. Археологи нашли там развалины, чрезвычайно любопытные, если верить их отчетам. Но раскопками руководит орангутанг, и надеяться, что он сумеет сделать из находок правильные выводы, не приходится. Они столкнулись с потрясающей загадкой — если ее разгадать, это может сыграть решающую роль в моих исследованиях. Академия посылает меня в командировку, и я полагаю, что ваше присутствие тоже будет весьма полезным.
Я пока не понимаю, какой от меня может быть прок, но соглашаюсь с радостью: мне давно уже хотелось повидать другие области Сороры. Корнелий приглашает меня к себе в кабинет для подробного разговора.
Такой оборот дела приводит меня в восторг: по крайней мере не придется сегодня продолжать обход. А мне предстояло посетить еще одного пленника — профессора Антеля. Состояние его остается прежним, поэтому о его освобождении пока не может быть и речи.
Тем не менее по моей просьбе Антеля поместили в отдельную и довольно удобную палату. Посещать его для меня — тяжкий долг. Он не поддается ни на просьбы, ни на уговоры и ведет себя как самое настоящее животное.